– Да вот, – гордо ухмыльнулся Паша, управляю всей этой чепухой. Я ведь ведь теперь на месте, которое занимал при вас Андрей Михайлович. И возможно, – Паша выпрямился, и тут Локшин заметил, что он, пожалуй, не такого уж маленького роста, как казалось, – возможно, что меня скоро назначат ученым секретарем.
– Ученым? – растерянно повторял Локшин.
– Я, – тихо ответил Паша, – как-никак, а все-таки когда-то получил степень магистра в Кембриджском университете… Пойдемте к Кизякину – я проведу вас…
Магистр Кембриджского университета? Паша, маленький конторщик, которого Локшин знал столько лет! Нет, тут что-то не совсем ладно, – размышлял Локшин, следуя за новоявленным магистром.
В комитете по диефикации теперь было так же трудно отыскать кого-либо, кал прежде в коридорах Госплана на Воздвиженке. Только привычный глаз Паши мог не заблудиться среди стрелок и номеров на бесчисленных кабинетах.
– Товарищ Кизякин, мы, наконец, разыскали Александра Сергеевича…
Пышные усы Кизякина конскими хвостами нависали над письменным столом.
Он мало изменился, – разве крахмальный воротничок, заменивший ситцевую косоворотку и заставлявший держать голову неестественно прямо, разве отличный клетчатый костюм, невольно ассоциирующийся с чемоданом и билетной кассой говорили о том, что секретарь ячейки завода «Красный Путь», безжалостно обыгрывавший в шашки любого слесаря и любого фрезеровщика, уже не играет ни в шашки, ни в городки, ни в «носы».
– А, это ты, – небрежно сказал Кизякин, словно он расстался о Локшиным только вчера. – Ну, ладно, посиди, я тебя чаем угощу.
Кизякин приподнялся. Эбонитовая трубка телефона подхватила его небрежную фразу:
– Вахрамеева, чаю!
В дверях показался большой поднос, затем стоптанные подшитые валенки и, наконец, уже сама Вахрамеева. Она сразу же узнала в неурочном посетителе Локшина и хотя лицо ее не выразило ни радости ни смущения, огромный поднос внезапно замер в ее руках. Она как-будто раздумывала, кому первому предложить чаю – неуверенным движением поднос обратился к Кизякину, потом, описав дугу, застыл перед Локшиным и, наконец, снова описав дугу, остановился перед Кизякиным.
Кизякин снял с подноса стакан покрепче и поставил его перед Локшиным.
– Ты пей, а я пока делами займусь. Управлюсь – перетолкуем.
– Напрасно я пришел сюда, – подумал Локшин и, пока Кизякин возился с бумагами, так и не допив стакана, незаметно вышел из кабинета.
– Товарищ Клаас. Говорит Локшин. Мне нужно вас видеть по весьма срочному делу.
– Я могу вас принять сейчас.
Глава десятая
Партия «блиц»
Следователь принял Локшина как старого знакомого. Он расспрашивал о комитете, удивился, узнав, что Локшин два года туда не заходил, вспомнил почему-то о Винклере.
– Вы его давно не видали? И теперь не встречаетесь?
– Видел на открытии станции…
– А как вы думаете, действительно опыты Винклера могут удастся. Фантастика – а подумаешь… Нет, на самом деле?
– Я всегда очень ценил его способности. Винклер – незаурядный человек.
Но и дружеский тон, и вопроси, которые принято задавать только очень хорошо знакомым людям, не могли обмануть Локшина. Он сразу же насторожился, вспомнил прежние свои визиты к следователю.
– Я сделал неожиданное и очень важное открытие, – прервал он следователя. И, не ожидая вопросов, положил на стол конверт с запиской Ольги.
Следователь повертел в руках конверт, прочел записку, осмотрел ее на свет и спросил:
– Ну и что же?
Волнуясь, торопясь, сбиваясь, Локшин рассказал все, что передумал за прошлую ночь. Он полагал, что следователь схватится за телефон, что он немедленно сделает распоряжение об аресте Ольги, но следователь принял его рассказ довольно-таки холодно и спокойно.
– Ну и что же? – переспросил он.
– Я думаю, что она возглавляла организацию. Она была связана с заграницей. Она была очень хорошо… слишком хорошо знакома с Лопухиным. Лопухин не выдал ее, потому что вместе с нею была бы выдана вся организация.
– Вы думаете? – сухо спросил следователь. – Конечно, бывают случаи…
Локшин смутился и попытался взять обратно до сих пор лежавший на столе перед следователем зеленый конверт.
– Нет, отчего же – пусть останется. У нас не пропадет, – улыбнулся он. – А вы не встречаетесь больше с гражданкой Редлих? Давно?
Локшин встал, попрощался, неловко подошел к двери и потом что-то вспомнив снова вернулся к столу следователя. Следователь мягко улыбнулся.
– А знаете еще что, – шёпотом сказал Локшин, – у нас в комитете был делопроизводитель Паша… Даже фамилии не помню, и он, представьте себе, магистр Кембриджского университета.
Следователь в знак согласия наклонил голову. Локшин еще больше смутился и вышел на улицу.
Чувство неловкости от этого неудачного визита всю дорогу мучило его.
Садясь в трамвай, он опустил гривенник не в автомат, заменяющий теперь кондукторш трамвая, а куда-то мимо щелки, он заблудился, переходя многочисленные мостки, опутывавшие Лубянскую площадь, и, поднимаясь по лестнице гостиницы, вместо второго этажа попал на третий.
– А как же партия-блиц? – поймал его Миловидов, – я давно жду. Что с вами сегодня?
Несмотря на былую вражду, они сдружились за это время. С тех пор Миловидов давно уже не работал в МОСПС, был исключен из партии за неправильную линию, взятую им по отношению к диефикации, и за допущенную им забастовку на «Красном Пути», и сейчас работал в профессиональном отделе «Голоса Рабочего» у неоднократно выруганного им и столько же раз расхваленного Ивана Николаевича.
– Что ж, я могу, – рассеянно сказал Локшин. Но после второго хода Миловидов развел руками:
– Что ж это вы, батенька, разве так играют. Капабланка и то такого хода не допустил бы. Вот вам…
Локшин против обыкновения проиграл.
– Давайте еще… Да что это с вами? Я, признаться, люблю выигрывать, но так играть, как сегодня, вы – не понимаю……
Локшин проиграл бы и вторую партию, если бы не телефонный звонок.
– Слушаю. Да. Локшин. Что?
Он словно не понимал, о чем говорит ему телефонная трубка.
– Мое мнение о комитете по диефикации? Я не в курсе. Вы говорите – вредительство. Не знаю. Впрочем, прошлый опыт, да, да, – основное это планирование.
– В чём дело? Об вас вспомнили? Я всегда говорил – как удивительно скоро умеют у нас забывать талантливых людей, – говорил Миловидов-Локшин! Я-то понимаю ведь, кто такое Локшин, но у нас…
Новый телефонный звонок заставил Миловидова замолчать.
– Буглай-Бугаевский? – удивленно переспросил Локшин: – Ну, что вы… ну что ты… Напиши, что хочешь, мне ли тебя учить.
Несмотря на спокойный тон, Локшин волновался. Неожиданные звонки напомнили ему время былой славы и исполнили сознанием своей силы.
Почему вспомнили? Зачем им нужно знать его мнение? Неужели только потому, что он один из старого состава комитета остался нескомпрометированным. Разговор идёт о каких-то непорядках в комитете, значит «Голос Рабочего» опять начинает кампанию. И опять Буглай-Бугаевский…
Открытие теплофикационной станции, встреча с Ольгой, записка, посещение комитета, Паша, следователь, звонки Бугаевского, – у Локшина было такое чувство, словно он из затерянной в глуши деревушки снова попал в суетливый, шумный, грохочущий город, в привычную когда-то для него обстановку.
– Я больше не буду играть, – сказал он Миловидову.
– Как хотите, – ответил тот, – стоило позвонить какому-то репортеру, и вы уже не будете играть.
На маленьком личике Миловидова было такое выражение, какое бывает иногда у оскорбленной комнатной обезьяны.
– Не хотите играть – так я уйду…
Локшин ничего не ответил. А когда Миловидов ушел, он закрыл дверь и снял телефонную трубку.
– В. – Один тридцать шесть восемьдесят четыре.
Он услышал чуть придушенный голос и, повернув рычажок, увидел на небольшом экране смутное, очень далекое в мерцании серого расплывчатого света лицо.
